Про богов и людей. Рецензия на фильм «Убийство священного оленя» | IiNews

Новый фильм режиссера Йоргоса Лантимоса российский зритель ждал, кажется, слишком долго и успел прокиснуть в своем ожидании. Почти год лента была в пути из Канн, где забрала «Золотую пальмовую ветвь» за лучший сценарий, к отечественным кинотеатрам, но наши прокатчики, будто сговорившись, решили сильно урезать сеансы. Так было в свое время и с «Меланхолией» Ларса фон Триера, что не помешало ей стать признанной удачей в карьере экстравагантного датчанина и поводом для светского обмена мнениями среди киноманов.

— А вы смотрели? — спрашивал при встрече один.
— Еще нет, — заговорщически отвечал другой.
— Ну как же так, батенька… — сокрушенно отзывался первый.

«Ну как же так, батенька» с «Убийством священного оленя», к сожалению, не случилось, хотя очень хотелось. И казалось, что для этого были все предпосылки: режиссер из подающих надежды, актеры все как на подбор и жестокая древнегреческая мифология в основе.

Йоргос Лантимос — явление штучное. Начнем с того, что он грек. Колыбель западной цивилизации, щедрая на великих скульпторов и философов, до обидного скупа на кинодеятелей. Но тут она подарила нам не просто режиссера, эксплуатирующего свои корни и снимающего проходные ромкомы, а творца, который с успехом держит удар в лиге авторского кино. Лантимос обратил на себя внимание публики с выхода замысловатого «Лобстера», а зрители с более чутким радаром запомнили его имя после картины «Клык».

«Убийство священного оленя» — фильм, где греческое происхождение Лантимоса проступает явственнее, чем в предыдущих работах. В основе сюжета — миф о царе Агамемноне, которому пришлось отдать в жертву Артемиде собственную дочь. Причина — неудачная охота царя, на которой он подстрелил трепетную лань богини. В роли условной инкарнации Агамемнона предстает кардиохирург Стивен в исполнении своенравного ирландца Колина Фаррелла. В этом образе актер гораздо больше похож на императора, чем в «Александре». Он возмужал, как-то по-солидному оброс, а его знаменитая складка между кустистыми бровями стала еще более пластичной и посильно помогает при выстраивании характера персонажа. Еще одна часть тела ирландца, к которой в этой картине приковано особое внимание, — руки. Они здесь намеренно в фокусе, их лобызают и восхваляют. Они символичны, как руки Творца на фреске Микеланджело в момент сотворения Адама. И говорят о том, что герой не только вершит судьбы пациентов на операционном столе, как любой другой хирург, но и принадлежат к той когорте, что почитают себя непогрешимыми, карающими и дарующими.

Под стать мужу и жена. Супругу врача взялась воплотить Николь Кидман — уникальная актриса, которая с одинаковым рвением откликается на любые вызовы режиссеров, будь то попкорновая комедия или серьезный артхаус. И уже с каким-то пугающим, маниакальным упорством вновь и вновь раздевается перед камерой, словно вытанцовывает языческие танцы, пытаясь спугнуть старость. Не избежать зрителю этого удовольствия, которое с каждым годом становится все более сомнительным, и в этот раз. Здесь она успешная дама-офтальмолог, холодная, будто рыба, только что вынутая из морозилки, и надменная. Даже в постельной сцене героиня не предается страсти, а дарит себя, словно лавровый венок марафонцу на финише.

Оба героя идут по фильму уверенной походкой, будто сошли с Олимпа, любуются своим отражением в глазах друг друга и изредка осыпают крохами внимания детей и друзей. Дети, коих в фильме двое, тоже не пылают братско-сестринской любовью, что становится с развитием сюжета все яснее. Вся эта идиллическая картина семейства нарочито фальшива. И требует, жаждет того, кто придет и бросит на сервированный стол грязный стоптанный ботинок, чтобы обрызгать нечистотами присутствующих, вызвать их к ответу за собственную черствость и высокомерие.

Таким героем становится подросток Боб, которого прикормил Стивен. Почему? До некоторого времени остается загадкой, но прозорливый зритель поймет, что мальчик не так прост — это молох фильма. Его блестяще сыграл молодой актер Барри Кеоган. Из-за хронологических расхождений с зарубежным прокатом российский зритель узнал его после «Дюнкерка», а западный — в другом порядке. Что, в принципе, не так важно, но если в нолановском военном полотне он привлекает внимание лишь своей необычностью, то здесь полномасштабно разворачивается и создает образ не в бровь, а в глаз. Именно его Бобу — юноше с невнятными повадками и нервным подергиванием, который притягивает так же сильно, как отталкивает, — суждено смять судьбы героев, словно кальку в кулаке.

Первая половина картины — удивительная по красоте раскладка гадальных карт на цветастом платке, которая завораживает своей идеальностью благодаря операторской работе и музыке, созданной для соборов и церквей, чтобы биться о своды и оглушать коленопреклоненных прихожан устрашающей мощью. Вторая — само гадание, стремительная смена карточных комбинаций, в каждой из которых мелькает гранд-дама с косой и нависает вопрос, кто же станет тем священным жертвенным оленем.

Фильм, несмотря на современные декорации, оставил себе характер древнегреческой трагедии, где все персонажи еще ветхозаветные, — живут вечность и грешат так же. Пока не придет вселенский потоп. И если бы картина создавалась в христианской традиции, то весь сюжет сжался бы до размера каштана. Просто один из родителей взошел бы на крест ради спасения потомства, и — титры. Но в мире, где живут древнегреческие боги, человек столь же жесток — он скорее пойдет на жертвоприношение, чем примет кару на себя, даже за собственные ошибки.